И две весёлые девушки просят закурить, и одна из них поразительно похожа на бывшую одноклассницу Лиду Жукову-Вашакидзе.
7 ноября
Ещё темно. Родители ещё спят. Городские праздничные огни. Заводские корпуса и трубы тоже украшены иллюминацией. Сегодня праздник. Сегодня мы поедем в Кичиксу, к Бондаревой. Встретимся на автостанции и поедем. В нашем классе она недавно. Здесь живёт у своей тетушки на Парашютной, а на выходные и праздники уезжает к родителям. Это где-то по дороге в Донецк, а потом налево. Складчины не было. Её отец — главный агроном, и у них всё есть. Ехать туда минут 40.
Сегодня к нам придут гости, и поэтому нужно особо тщательно произвести уборку двора и уборной.
Ещё рано, ещё темно.
Вчера мать испекла огромный торт. Находится он на веранде, под полотенцем.
Дважды ночью ходил на веранду, аккуратно отрезая и съедал.
Однажды съел так много, что мутило.
Гости пришли, а торта нет, почти нет.
Но это не должно повториться. Ты уже давно не ребёнок, и ты понимаешь. Ещё кусочек — и всё.
А потом мы встретимся и поедем в Кичиксу, к Бондаревой. Она уже там. Она нас встретит на развилке. Автобус пойдёт прямо, а мы, пешком, налево. Её родители уйдут, и мы останемся одни.
Накануне мне купили новый костюм, и я долго упрашивал мать заузить брюки, и она их заузила, и теперь всё в порядке, кроме плаща.
Нет у меня плаща, вот в чём дело, а в пальто ещё рано.
Бери мой, сказал отец, но это смешно, это никуда не годится, это для огородного пугала.
Хоть бы не было дождя, хоть бы не было холодно.
Отец же привязался со своим плащом: отличный плащ, ты что, таких плащей — ни у кого, это же МАКИНТОШ.
Ещё кусочек торта на холодной веранде. Ещё кусочек — и всё.
Нужно знать меру.
В конце концов.
Гегель. Георг Вильгельм Фридрих Гегель.
Мне его предложил Коля.
Он с нами в Кичиксу не едет, у него своя компания.
Он ходит в театральную студию при ДК, он будет после школы поступать во ВГИК, у него своя компания.
Гегеля он дал мне с иронической усмешкой превосходства.
Ладно, Коля, посмотрим, попробуем разобраться.
«Природная душа… чувствующая душа… слабоумие, рассеянность, бестолковость…»
Как-то не по себе от этого, будто про себя читаешь.
Но мы преодолеем страх и разберёмся, попробуем разобраться.
Не сейчас, конечно.
Сейчас нужно произвести генеральную уборку двора и уборной, быстро собраться и ехать на Правый берег, на автостанцию, а оттуда — в Кичиксу.
Как-то странно прошёл наш праздник в Кичиксу, будто и не проучились вместе 10 лет, будто какие-то чужие, будто какую-то повинность отбывали…
На память осталась фотография, но на ней так темно, что почти ничего не видно.
Сегодня тоже 7 ноября, с некоторых пор это уже никакой не праздник, а обычный рабочий день, пятница, а по церковному календарю — постный день.
Ностальгии нет, так, слегка: школа, одноклассники, родители, 7 ноября, Кичиксу.
День писателя
— Вот и март уже.
— Да.
— Написал?
— Что?
— «Вот и март уже».
— Написал.
— Хорошо. Какое сегодня число?
— Третье.
— Пиши: «Сегодня — третье марта».
— Написал.
— Движемся дальше. Пиши: «Движемся дальше».
— Написал.
— Хорошо. Что дальше?
— Написал.
— Что?
— «Что дальше?»
— Это не нужно. Я спрашиваю — что дальше?
— Нужно подумать.
— Подумай.
— Может, что-то о погоде сообщить?
— Можно. Пиши: «Погода сегодня хорошая».
— Написал.
— Что дальше?
— Может, более подробно?
— О чём?
— О погоде, о первых приметах весны, о галках, воронах, воробьях…
— Нет.
— Почему?
— Нужно двигаться дальше.
— Может, перерыв сделаем?
— Рано прерываться. Сколько уже предложений?
— Четыре.
— Мало. Нужно двигаться дальше.
— Так и сгореть можно.
— Боишься?
— Нет.
— Тогда после «Погода сегодня хорошая» ставь запятую и «но». Написал?
— Да.
— Молодец. Не страшно?
— Нет.
— Очень хорошо. Приятно иметь дело с бесстрашным писателем. Итак, что у нас получается?
— «Погода сегодня хорошая, но…»
— Очень хорошо. От констатации хорошей погоды мы резко уходим в сторону. Мы не конформисты. Мы не конформисты?
— Нет.
— А кто мы?
— Мы нонконформисты.
— Отлично! Поставь что-нибудь!
— Что именно?
— А что у тебя есть?
— Чайковский, Скрябин, Рахманинов, Моцарт, Бах, Шёнберг, Шнитке, рок, джаз, блюз, только кнопка воспроизведения самопроизвольно отключается.
— Дай отвёртку!
— Зачем?
— Дай отвёртку!
— Не дам.
— Почему?
— В прошлый раз ты на мой новый жидкокристаллический телевизор с отвёрткой бросался.
— Ладно, обойдёмся без музыки. Движемся дальше! Нужен прорыв! Нужна творческая дерзость! Ты не против?
— Нет.
— Не боишься?
— Нет.
— Отлично! Итак, мы имеем «Погода сегодня хорошая, но…»
— Может, всё-таки сделаем паузу, чаю попьём, кофе…
— Чай, кофе… Пойду, пожалуй.
— Куда?
— Что-нибудь жене купить, дочерям. Скоро 8 Марта. Пойдёшь со мной?
— Нет.
— Почему? Спать хочется? Час сиесты пришёл?
— Нет.
— А что?
— Работать буду.
— Хорошо, работай. Сегодня, кстати, День писателя. Ты знаешь?
— Нет.
— Да, Всемирный день писателя. Поздравлять нам друг друга пока особенно не с чем, а читателей можно поздравить. Что мы им скажем?
— Нужно подумать.
— Ладно, пошёл я. А ты — работай. Не спи, не спи, художник!
Ушёл. «Погода сегодня хорошая, но… но нужно работать», — подумал я и лёг на диван.
Вчера и сегодня внутри нас
Ровное осеннее тепло с порывами холодного ветра.
На работу идти не нужно.
Уже не нужно.
Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
Свободен, свободен, наконец-то свободен.
Деньги принесут домой. Сегодня же принесут, и принесёт их миловидная почтальонша Валя, и ты распишешься в ведомости, и оставишь ей мелочь, и несколько раз отожмёшься от пола, и попробуешь присесть и встать на одной ноге, и запоёшь: «Только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвётся нить, только раз в холодный зимний вечер мне так хочется любить…»
— Что ж так грустно? — скажет почтальонша Валя и уйдёт, а ты останешься и будешь долго смотреть в окно, а там берёзы, антенны, дома, домишки, памятник Чайковскому, таксопарк с колючей проволокой поверх забора, горделивый купол Сбербанка, девятиэтажка, где живёт знакомый судмедэксперт, и вечный огонь Мемориала, и кусты, и деревья, и купол возводящейся Казанской церкви, и скоро его, вероятно, позолотят, и блеск его золота сольётся с блеском золотой осени…
— Где мешки?
— Там, в сумке.
— Целые?
— Целые.
Пять мешков из мешковины в сумке, купленной когда-то в Хельсинки.
Хельсинки, промозглый март, презентация коллективного сборника рассказов «Русские цветы зла», игрушечный город, чужая речь, сырой ветер, водка.
— Скажи, пожалуйста, зачем ты это делаешь?
— Что?
— Зачем паясничал перед почтальоншей?
— Да как-то так… вдруг… не знаю… больше не буду…
Один из мешков чётко подписан чёрным фломастером: «Гаврилов».
Это чтобы тогда, давно, на каком-нибудь колхозно-совхозном картофельном поле не перепутать мешки свои с чужими.